Неточные совпадения
«Что-нибудь еще в этом роде», сказал он себе желчно, открывая вторую депешу. Телеграмма была от
жены. Подпись ее синим карандашом, «Анна», первая бросилась ему в глаза. «Умираю, прошу, умоляю
приехать. Умру
с прощением спокойнее», прочел он. Он презрительно улыбнулся и бросил телеграмму. Что это был обман и хитрость, в этом, как ему казалось в первую минуту, не могло быть никакого сомнения.
— Нет, почему же тебе не
приехать? Хоть нынче обедать?
Жена ждет тебя. Пожалуйста,
приезжай. И главное, переговори
с ней. Она удивительная женщина. Ради Бога, на коленях умоляю тебя!
К обеду (всегда человека три обедали у Карениных)
приехали: старая кузина Алексея Александровича, директор департамента
с женой и один молодой человек, рекомендованный Алексею Александровичу на службе.
Элегантный слуга
с бакенбардами, неоднократно жаловавшийся своим знакомым на слабость своих нерв, так испугался, увидав лежавшего на полу господина, что оставил его истекать кровью и убежал за помощью. Через час Варя,
жена брата,
приехала и
с помощью трех явившихся докторов, за которыми она послала во все стороны и которые
приехали в одно время, уложила раненого на постель и осталась у него ходить за ним.
К полковому командиру
приезжал чиновник, титулярный советник Венден,
с жалобой на его офицеров, которые оскорбили его
жену.
Левин сообщил брату, что
жена его
приехала с ним.
Брат же, на другой день
приехав утром к Вронскому, сам спросил его о ней, и Алексей Вронский прямо сказал ему, что он смотрит на свою связь
с Карениной как на брак; что он надеется устроить развод и тогда женится на ней, а до тех пор считает ее такою же своею
женой, как и всякую другую
жену, и просит его так передать матери и своей
жене.
Эти два обстоятельства были: первое то, что вчера он, встретив на улице Алексея Александровича, заметил, что он сух и строг
с ним, и, сведя это выражение лица Алексея Александровича и то, что он не
приехал к ним и не дал энать о себе,
с теми толками, которые он слышал об Анне и Вронском, Степан Аркадьич догадывался, что что-то не ладно между мужем и
женою.
Даже сам Собакевич, который редко отзывался о ком-нибудь
с хорошей стороны,
приехавши довольно поздно из города и уже совершенно раздевшись и легши на кровать возле худощавой
жены своей, сказал ей: «Я, душенька, был у губернатора на вечере, и у полицеймейстера обедал, и познакомился
с коллежским советником Павлом Ивановичем Чичиковым: преприятный человек!» На что супруга отвечала: «Гм!» — и толкнула его ногою.
В 1835 году Николай Петрович вышел из университета кандидатом, [Кандидат — лицо, сдавшее специальный «кандидатский экзамен» и защитившее специальную письменную работу по окончании университета, первая ученая степень, установленная в 1804 г.] и в том же году генерал Кирсанов, уволенный в отставку за неудачный смотр,
приехал в Петербург
с женою на житье.
Он отвез
жену за границу, Бориса отправил в Москву, в замечательное училище, где учился Туробоев, а за Лидией откуда-то
приехала большеглазая старуха
с седыми усами и увезла девочку в Крым, лечиться виноградом.
Знакомо и пронзительно ораторствовал Варавка, насыщая терпеливый воздух парадоксами.
Приезжала мать, иногда вместе
с Елизаветой Спивак. Варавка откровенно и напористо ухаживал за
женою музыканта, она любезно улыбалась ему, но ее дружба
с матерью все возрастала, как видел Клим.
— Добротный парень, — похвалил его дядя Миша, а у Самгина осталось впечатление, что Гусаров только что
приехал откуда-то издалека, по важному делу, может быть, венчаться
с любимой девушкой или ловить убежавшую
жену, —
приехал, зашел в отделение, где хранят багаж, бросил его и помчался к своему счастью или к драме своей.
Но Клим почему-то не поверил ей и оказался прав: через двенадцать дней
жена доктора умерла, а Дронов по секрету сказал ему, что она выпрыгнула из окна и убилась. В день похорон, утром,
приехал отец, он говорил речь над могилой докторши и плакал. Плакали все знакомые, кроме Варавки, он, стоя в стороне, курил сигару и ругался
с нищими.
Дважды в неделю к ней съезжались люди местного «света»:
жена фабриканта бочек и возлюбленная губернатора мадам Эвелина Трешер, маленькая, седоволосая и веселая красавица;
жена управляющего казенной палатой Пелымова, благодушная, басовитая старуха,
с темной чертою на верхней губе — она брила усы; супруга предводителя дворянства, высокая, тощая,
с аскетическим лицом монахини;
приезжали и еще не менее важные дамы.
Штольц не
приезжал несколько лет в Петербург. Он однажды только заглянул на короткое время в имение Ольги и в Обломовку. Илья Ильич получил от него письмо, в котором Андрей уговаривал его самого ехать в деревню и взять в свои руки приведенное в порядок имение, а сам
с Ольгой Сергеевной уезжал на южный берег Крыма, для двух целей: по делам своим в Одессе и для здоровья
жены, расстроенного после родов.
Жену и детей он уже отправил в Китай и сам отправится туда же
с Перри, который обещал взять его
с собою, лишь только другой миссионер
приедет на смену.
Завтрак снова является на столе, после завтрака кофе. Иван Петрович
приехал на три дня
с женой,
с детьми, и
с гувернером, и
с гувернанткой,
с нянькой,
с двумя кучерами и
с двумя лакеями. Их привезли восемь лошадей: все это поступило на трехдневное содержание хозяина. Иван Петрович дальний родня ему по
жене: не
приехать же ему за пятьдесят верст — только пообедать! После объятий начался подробный рассказ о трудностях и опасностях этого полуторасуточного переезда.
— Вот какие вопросы вы задаете! Ну-с, это, батюшка, философия. Что ж, можно и об этом потолковать. Вот
приезжайте в субботу. Встретите у меня ученых, литераторов, художников. Тогда и поговорим об общих вопросах, — сказал адвокат,
с ироническим пафосом произнося слова: «общие вопросы». —
С женой знакомы.
Приезжайте.
В то время Нехлюдов, воспитанный под крылом матери, в 19 лет был вполне невинный юноша. Он мечтал о женщине только как о
жене. Все же женщины, которые не могли, по его понятию, быть его
женой, были для него не женщины, а люди. Но случилось, что в это лето, в Вознесенье, к тетушкам
приехала их соседка
с детьми: двумя барышнями, гимназистом и
с гостившим у них молодым художником из мужиков.
— Ну вот, спасибо, что
приехал. Пойдем к
жене. А у меня как раз десять минут свободных перед заседанием. Принципал ведь уехал. Я правлю губернией, — сказал он
с удовольствием, которого не мог скрыть.
— Ну, вот и прекрасно. Сюда, видите ли,
приехал англичанин, путешественник. Он изучает ссылку и тюрьмы в Сибири. Так вот он у нас будет обедать, и вы
приезжайте. Обедаем в пять, и
жена требует исполнительности. Я вам тогда и ответ дам и о том, как поступить
с этой женщиной, а также о больном. Может быть, и можно будет оставить кого-нибудь при нем.
Часу в 9-м
приехал полицейский чиновник сообщить
жене застрелившегося дело, которое теперь уже вполне было разъяснено; Рахметов сказал, что
жена уж знает и толковать
с нею нечего; чиновник был очень рад, что избавился от раздирательной сцены.
— Как? Я вам сейчас скажу. Он
с самого первого дня, как
приехал в Петербург, очень сильно желал увидеться
с вами; но ему казалось, что лучше будет, если он отложит знакомство до той поры, когда
приедет к вам не один а
с невестою или
женою. Ему казалось, что вам приятнее будет видеть его
с нею, нежели одного. Вы видите, что наша свадьба произошла из его желания познакомиться
с вами.
В день приезда Гарибальди в Лондон я его не видал, а видел море народа, реки народа, запруженные им улицы в несколько верст, наводненные площади, везде, где был карниз, балкон, окно, выступили люди, и все это ждало в иных местах шесть часов… Гарибальди
приехал в половине третьего на станцию Нейн-Эльмс и только в половине девятого подъехал к Стаффорд Гаузу, у подъезда которого ждал его дюк Сутерланд
с женой.
Владелец Отрады, князь Андрей Владимирыч Кузьмин-Перекуров, по зимам обыкновенно жил в своем доме в Москве, а летом
приезжал в Отраду вместе
с женой, бывшей французской актрисой, Селиной Архиповной Бульмишь.
Приехал и названый брат есаула, Данило Бурульбаш,
с другого берега Днепра, где, промеж двумя горами, был его хутор,
с молодою
женою Катериною и
с годовым сыном.
— Дурак! Из-за тебя я пострадала… И словечка не сказала, а повернулась и вышла. Она меня, Симка, ловко отзолотила. Откуда прыть взялась у кислятины… Если б ты был настоящий мужчина, так ты
приехал бы ко мне в тот же день и прощения попросил. Я целый вечер тебя ждала и даже приготовилась обморок разыграть… Ну, это все пустяки, а вот ты дома себя дурак дураком держишь. Помирись
с женой… Слышишь? А когда помиришься,
приезжай мне сказать.
В сущности Харитина вышла очертя голову за Полуянова только потому, что желала хотя этим путем досадить Галактиону. На, полюбуйся, как мне ничего не жаль! Из-за тебя гибну. Но Галактион, кажется, не почувствовал этой мести и даже не
приехал на свадьбу, а послал вместо себя
жену с братом Симоном. Харитина удовольствовалась тем, что заставила мужа выписать карету, и разъезжала в ней по магазинам целые дни. Пусть все смотрят и завидуют, как молодая исправница катается.
Серафима
приехала в Заполье
с детьми ночью. Она была в каком-то особенном настроении. По крайней мере Галактион даже не подозревал, что
жена может принимать такой воинственный вид. Она не выдержала и четверти часа и обрушилась на мужа целым градом упреков.
— Болтать болтают, а знать никто ничего не знает… Ведь не про нас одних судачат, а про всех. Сегодня вот ты
приехал ко мне, а завтра я могу тебя и не принять…
С мужнею-то
женой трудно разговаривать, не то что
с своею полюбовницей. Так-то, Павел Степаныч… Хоть и плохой, а все-таки муж.
Серафима слушала мужа только из вежливости. В делах она попрежнему ничего не понимала. Да и муж как-то не умел
с нею разговаривать. Вот, другое дело,
приедет Карл Карлыч, тот все умеет понятно рассказать. Он вот и
жене все наряды покупает и даже в шляпах знает больше толку, чем любая настоящая дама. Сестра Евлампия никакой заботы не знает
с мужем, даром, что немец, и щеголяет напропалую.
На Сахалин
приезжали только японские промышленники, редко
с женами, жили здесь, как на бивуаках, и зимовать оставалась только небольшая часть, несколько десятков, остальные же возвращались на джонках домой; они ничего не сеяли, не держали огородов и рогатого скота, а всё необходимое для жизни привозили
с собой из Японии.
Он только что выбран был предводителем и
приехал с молодою
женой провести зимние праздники.
Марья Дмитриевна появилась в сопровождении Гедеоновского; потом пришла Марфа Тимофеевна
с Лизой, за ними пришли остальные домочадцы; потом
приехала и любительница музыки, Беленицына, маленькая, худенькая дама,
с почти ребяческим, усталым и красивым личиком, в шумящем черном платье,
с пестрым веером и толстыми золотыми браслетами;
приехал и муж ее, краснощекий, пухлый человек,
с большими ногами и руками,
с белыми ресницами и неподвижной улыбкой на толстых губах; в гостях
жена никогда
с ним не говорила, а дома, в минуты нежности, называла его своим поросеночком...
Маланья Сергеевна
с горя начала в своих письмах умолять Ивана Петровича, чтобы он вернулся поскорее; сам Петр Андреич желал видеть своего сына; но он все только отписывался, благодарил отца за
жену, за присылаемые деньги, обещал
приехать вскоре — и не ехал.
— Да, — возразила Марья Дмитриевна и отпила немного воды. — Я узнала, что вы прошли прямо к тетушке; я приказала вас просить к себе: мне нужно переговорить
с вами. Садитесь, пожалуйста. — Марья Дмитриевна перевела дыхание. — Вы знаете, — продолжала она, — ваша
жена приехала.
Утром на другой день Карачунский послал в Тайболу за Кожиным и запиской просил его
приехать по важному делу вместе
с женой. Кожин поставлял одно время на золотопромывальную фабрику ремни, и Карачунский хорошо его знал. Посланный вернулся, пока Карачунский совершал свой утренний туалет, отнимавший у него по меньшей мере час. Он каждое утро принимал холодную ванну, подстригал бороду, протирался косметиками, чистил ногти и внимательно изучал свое розовое лицо в зеркале.
Старая Палагея, державшая весь дом железною рукой, умерла по зиме, и Тит вывел пока меньшака Фрола
с женой Агафьей да Пашку; они
приехали на одной телеге сам-четверт, не считая двух Агафьиных погодков-ребятишек.
Никаких разговоров по первоначалу не было, как не было их потом, когда на другой день
приехал с пожара Макар. Старик отмалчивался, а сыновья не спрашивали. Зато Домнушка в первую же ночь через Агафью вызнала всю подноготную: совсем «выворотились» из орды, а по осени выедет и большак Федор
с женой. Неловко было выезжать всем зараз, тоже совестно супротив других, которым не на что было пошевельнуться: уехали вместе, а назад повернули первыми Горбатые.
Ты уже знаешь от
жены, что я получил, любезный друг Николай, твое письмо от 10-го
с припиской
жены твоей. Теперь должен вам обоим сказать выговор: как вы не сказали Казимирскому, что супруга моя в Петербурге, — он четыре дня провел
с ней в одном городе, два раза
приезжал сюда в Марьино и, не видавши ее, должен отправиться в Омск…
С женой Алексея, дяди вашего,
приехала ко мне Пелагея Васильевна Муравьева.
Утром Машеньку
с Петей переводят к Басаргину: он
с женой переезжает сюда. Пишет в Тобольск, чтоб я скорее
приехал; пишет к родным Ивашева через одного их приятеля, который должен их приготовить к этой ужасной вести. Одним словом, 30 декабря вместо поминок Камиллы Петровны в тот самый час, как она скончалась, хоронят Ивашева, который сам для себя заказал обедню. [К. П. Ивашева умерла 30 декабря 1839 г. В. П. Ивашев умер 28 декабря 1840 г.]
Приехавши ночью, я не хотел будить женатых людей — здешних наших товарищей. Остановился на отводной квартире. Ты должен знать, что и Басаргин
с августа месяца семьянин: женился на девушке 18 лет — Марье Алексеевне Мавриной, дочери служившего здесь офицера инвалидной команды. Та самая, о которой нам еще в Петровском говорили. Она его любит, уважает, а он надеется сделать счастие молодой своей
жены…
Через несколько времени принесли два венка: один от Тамары из астр и георгинов
с надписью на белой ленте черными буквами: «Жене-от подруги», другой был от Рязанова, весь из красных цветов; на его красной ленте золотыми литерами стояло: «Страданием очистимся». От него же пришла и коротенькая записка
с выражением соболезнования и
с извинением, что он не может
приехать, так как занят неотложным деловым свиданием.
Он полечился в Москве
с год и потом переехал
с своей
женой и дочкой Настенькой в Багрово; но и слепой, он постоянно занимался разными чужими тяжебными делами,
с которыми
приезжали к нему поверенные, которые ему читались вслух и по которым он диктовал просьбы в сенат, за что получал по-тогдашнему немалую плату.
Наконец гости уехали, взяв обещание
с отца и матери, что мы через несколько дней
приедем к Ивану Николаичу Булгакову в его деревню Алмантаево, верстах в двадцати от Сергеевки, где гостил Мансуров
с женою и детьми. Я был рад, что уехали гости, и понятно, что очень не радовался намерению ехать в Алмантаево; а сестрица моя, напротив, очень обрадовалась, что увидит маленьких своих городских подруг и знакомых:
с девочками Мансуровыми она была дружна, а
с Булгаковыми только знакома.
Поутру он, часу в девятом,
приехал в церковь. Кроме Катишь, которая была в глубоком трауре и
с плерезами, он увидел там Живина
с женою.
— Сейчас
приезжал ко мне Борис Николаевич Фатеев и известил меня, что
жена его снова бежала от него и ныне пребывает в Москве, у тебя в доме, находясь
с тобой в близком сожительстве.
— Вы поняли, — продолжал он, — что, став
женою Алеши, могли возбудить в нем впоследствии к себе ненависть, и у вас достало благородной гордости, чтоб сознать это и решиться… но — ведь не хвалить же я вас
приехал. Я хотел только заявить перед вами, что никогда и нигде не найдете вы лучшего друга, как я. Я вам сочувствую и жалею вас. Во всем этом деле я принимал невольное участие, но — я исполнял свой долг. Ваше прекрасное сердце поймет это и примирится
с моим… А мне было тяжелее вашего, поверьте!